read or die
Если вы только не знакомы со мной последние лет шесть, - а вы не знакомы - я не успела достать вас ни "Нетерпением" Трифонова, ни своей болезненной нежностью к так называемым "террористам".
Юношам и девушкам, читавшим в гимназиях под партами запрещенный политический роман скандального журналиста Николая Чернышевского, написанный им за пару месяцев тюремного заключения и хитростью изданный в обход цензуры под видом сентиментального авантюрного чтива(!) в его (и Некрасова) легендарном "Современнике", заветные номера которого изымали еще и тогда, когда сам автор уже пропадал за тридевять земель на каторге.
Читавшим и дочитавшимся до непоколебимой веры в равенство мужчин и женщин, права крестьян на свободу, землю, образование, лечение и облегчение непомерно тяжелого труда средствами современного им прогресса.
Дочитавшимся до "хождения в народ".
Только представьте себе это: отпрыски богатых дворянских родов - несостоявшиеся беззаботные кокетки и молодые повесы - не смущаясь строжайшим родительским запретом, записываются на фельдшерские, учительские, ремесленнические курсы, чтобы по собственной воле бросить столицу и где-то в глуши, грязи и одиночестве тянуть холеными аристократическими ручками непривычную трудовую лямку в чистейшем, незамутненном корыстью альтруистическом надрыве. Конечно, там были не только аристократы, были и мещане-разночинцы, поповские и солдатские дети, выходцы из всех сословий, но была и Софья Перовская, дочь самого губернатора Петербурга, в семнадцать лет ушедшая из дома, напутствуемая отцовскими проклятиями.
Они не делали зла, не нарушали закона, они даже к бунту никого не подстрекали - не до того было: столько повсюду банальной бытовой неустроенности и несправедливости, глупых бед и страданий, что до желанной социалистической пропаганды просто руки не доходили. Да и не поняли бы их те, что даже подписаться иначе как крестиком не умели. Тогда за что же их хватали и допрашивали, сажали и ссылали, словно преступников? За то, что были странными и страстными. За то, что было их удивительно много. За то, что крепко верили, но не в самодержавие-православие-народность - в социалистические утопии Фурье, Оуэна, Сен-Симона... В то, что все может быть устроено лучше, счастливее, справедливее - нужно только постараться. Но постараться не дали. И юношеская нетерпеливость, усугубленная бессмысленной жестокостью гонителей, полыхнула адским пламенем самодельного динамита.
Что было бы, если бы это шальное поколение не вырубили под корень? Если бы у них родились дети, и внуки, и правнуки? О как бы я хотела, чтобы мы знали это! Чтобы в нашем прошлом было это, а не то, что в нем есть: умирающая от гнойного воспаления Геся Гельфман, о которой, не уточняя, всюду лицемерно пишут "была помилована"(!), и ее новорожденная дочка. Чтобы Кибальчич стал отцом русской космонавтики, а Морозов остался в веках чудаковатым академиком. Чтобы Александр Михайлов возглавил первую русскую социалистическую партию. Чтобы Мышкин вырвал-таки из заточения Чернышевского, а после стенографировал и печатал их беседы.
Но и клейменные государственными преступниками, втоптанные в историческую грязь, на виселицах, каторгах и в Шлиссельбургских каменных мешках, они душераздирающе прекрасны и чисты. И я не зову их "террористами" - только "народовольцами". И Пионерская площадь перед ТЮЗом для меня навсегда Семеновский плац, где казнили первомартовцев.
"Нетерпение" Юрия Трифонова, без сомнения, лучшее его произведение. Но также и самый задевающий за живое исторический роман, попадавший в мои руки.
Бонус:
Юношам и девушкам, читавшим в гимназиях под партами запрещенный политический роман скандального журналиста Николая Чернышевского, написанный им за пару месяцев тюремного заключения и хитростью изданный в обход цензуры под видом сентиментального авантюрного чтива(!) в его (и Некрасова) легендарном "Современнике", заветные номера которого изымали еще и тогда, когда сам автор уже пропадал за тридевять земель на каторге.
Читавшим и дочитавшимся до непоколебимой веры в равенство мужчин и женщин, права крестьян на свободу, землю, образование, лечение и облегчение непомерно тяжелого труда средствами современного им прогресса.
Дочитавшимся до "хождения в народ".
Только представьте себе это: отпрыски богатых дворянских родов - несостоявшиеся беззаботные кокетки и молодые повесы - не смущаясь строжайшим родительским запретом, записываются на фельдшерские, учительские, ремесленнические курсы, чтобы по собственной воле бросить столицу и где-то в глуши, грязи и одиночестве тянуть холеными аристократическими ручками непривычную трудовую лямку в чистейшем, незамутненном корыстью альтруистическом надрыве. Конечно, там были не только аристократы, были и мещане-разночинцы, поповские и солдатские дети, выходцы из всех сословий, но была и Софья Перовская, дочь самого губернатора Петербурга, в семнадцать лет ушедшая из дома, напутствуемая отцовскими проклятиями.
Они не делали зла, не нарушали закона, они даже к бунту никого не подстрекали - не до того было: столько повсюду банальной бытовой неустроенности и несправедливости, глупых бед и страданий, что до желанной социалистической пропаганды просто руки не доходили. Да и не поняли бы их те, что даже подписаться иначе как крестиком не умели. Тогда за что же их хватали и допрашивали, сажали и ссылали, словно преступников? За то, что были странными и страстными. За то, что было их удивительно много. За то, что крепко верили, но не в самодержавие-православие-народность - в социалистические утопии Фурье, Оуэна, Сен-Симона... В то, что все может быть устроено лучше, счастливее, справедливее - нужно только постараться. Но постараться не дали. И юношеская нетерпеливость, усугубленная бессмысленной жестокостью гонителей, полыхнула адским пламенем самодельного динамита.
Что было бы, если бы это шальное поколение не вырубили под корень? Если бы у них родились дети, и внуки, и правнуки? О как бы я хотела, чтобы мы знали это! Чтобы в нашем прошлом было это, а не то, что в нем есть: умирающая от гнойного воспаления Геся Гельфман, о которой, не уточняя, всюду лицемерно пишут "была помилована"(!), и ее новорожденная дочка. Чтобы Кибальчич стал отцом русской космонавтики, а Морозов остался в веках чудаковатым академиком. Чтобы Александр Михайлов возглавил первую русскую социалистическую партию. Чтобы Мышкин вырвал-таки из заточения Чернышевского, а после стенографировал и печатал их беседы.
Но и клейменные государственными преступниками, втоптанные в историческую грязь, на виселицах, каторгах и в Шлиссельбургских каменных мешках, они душераздирающе прекрасны и чисты. И я не зову их "террористами" - только "народовольцами". И Пионерская площадь перед ТЮЗом для меня навсегда Семеновский плац, где казнили первомартовцев.
"Нетерпение" Юрия Трифонова, без сомнения, лучшее его произведение. Но также и самый задевающий за живое исторический роман, попадавший в мои руки.
Бонус:
