Не так давно я читала довольно приличную книжицу по истории суфражизма и в последние годы отфильтровала через себя немало публицистики от современных интерсекциональных феминисток, и, в целом, мне кажется, что гендерное равенство медленно, но верно пробивается сквозь асфальт истории насквозь патриархальной цивилизации. Сами посудите, что было и что есть. Господи, да даже феминитивами уже почти никого не напугать! Живем! Но, пожалуй, самое сильное впечатление на меня в этой связи внезапно произвел исторический детектив. (Кстати, во всех отношениях прекрасный детектив, рекомендую любителям жанра безотносительно проблематики. Бежать с текстом наперегонки, угадывая убийц-садовников, да и в чем собственно состоит разгадываемая интрига тоже, крайне увлекательно.) Речь пойдет о "Персте указующем" Йена Пирса. Такой глубокой антипатии к рассказчикам (а их в романе четыре, по одному на каждую часть) я давно не испытывала. И если так подумать, то причиной этой антипатии является именно их презрительное отношение к женщинам, так убедительно - так исторично! - выписанное автором. Мог ли Йен Пирс написать такой продуманный, насыщенный фактурой и хитро закрученный роман только для того, чтобы сделать феминистический statement? Это невероятно и признаю, что, возможно, это мое персональное искажение - но мне кажется, что да. И религиозная (не)терпимость, которая вроде бы ведет основную тему в этом произведении, и казусы эпохи начала естественных наук, которые сияют жемчужинами на главной нити повествования (ну, вот люблю я этот период, тут Нил Стивенсон со своим барочным циклом постарался), и извечная борьба за место под солнцем, понятная нам во все века, по каким бы правилам она не велась - все это в романе не так заострено, как проблема равенства вообще и гендерного в частности - и в фокусе! - не выстроено так ни в композиции, ни в том, какому из основных персонажей - единственному, вернее, единственной - нам позволено сопереживать в полной мере, без оговорок. Суммируя: statement вышел на славу. При том, что он совсем не "в лицо", пожалуй, только в паре мест он вообще выходит на поверхность из-под богатой исторической фактуры середины 17 века и из стремительных хитросплетений детективной игры "Угадай, в чем тут дело". Достану для вас один из таких фрагментов, заодно распробуйте эту диковинку, она очень интересно сделана.
БонусЙен Пирс "Перст указующий":
«– А теперь, господин историк, – обратилась ко мне девушка, отпив добрый глоток из своей кружки, – будьте со мной откровенны. Вы желаете нам добра? Я ведь не позволю чинить нам новые беды. Моя мать достаточно натерпелась. Она устала и только в последние годы обрела покой, и я не хочу, чтобы кто-то его нарушил.
В этом я попытался ее успокоить: моя цель – описать события долгой осады и влияние, какое оказали на дело образования умов в университете расквартированные здесь войска. Роль ее отца в мятеже и в разжигании страстей в рядах армии Парламента так или иначе имела значение, но едва ли могла считаться решающей. Я желал знать лишь, почему войска тогда отказались исполнить отданный им приказ, и что именно там произошло. Я надеялся запечатлеть это все на бумаге, прежде чем оно будет позабыто.
– Но вы ведь сами были здесь.
– Был, но в то время мне было только четырнадцать лет, и я был слишком поглощен учением, чтобы заметить бунт непокорных. Помню, как горько был разочарован, когда школу Нового колледжа выгнали из ее помещения возле галереи, и как думал, что никогда прежде не видел солдат. Помню, как стоял близ внешних укреплений, надеясь, что смогу вылить кому-нибудь на голову кипящее масло, мечтая совершить чудеса героизма, за которые благодарный монарх произведет меня в рыцари. А еще я помню, как напуганы были все, когда город сдался. Но важные факты мне не известны. Нельзя писать историю на основе столь ничтожных свидетельств.
– Вам нужны факты? Большинство удовлетворяются тем, что сами себе их выдумывают. Вот что сделали с отцом. О нем говорили, что он человек порочный и буйный, и оскорбляли его за это. Их суда вам мало?
– Возможно, достаточно. Возможно, они даже правы. И все же я не могу не сомневаться. Как так вышло, что такому человеку поверили, за таким человеком пошли столькие его товарищи? Если он был столь отталкивающим, то как мог проявлять он такое мужество? Может ли благородство (если возможно применить такой эпитет к подобному лицу) сосуществовать с низостью? И откуда, – тут я впервые осторожно попытался сказать любезность, – откуда у него взялась столь прекрасная дочь?
Если ей приятно было последнее мое замечание, она, увы ничем этого не выказала. Ни скромно потупленного взора, ни милого румянца – только черные глаза напряженно вглядывались мне в лицо, что стесняло меня еще более.
– Я твердо решил, – продолжал я, дабы скрыть свою неудачную пробу, – выяснить, что произошло. Ты спрашивала, желаю ли я вам добра или зла, так вот, я не желаю вам ни того, ни другого.
– Тогда вы безнравственны.
– Истина всегда нравственна, ибо она есть отражение слова Божьего, – поправил я ее, вновь чувствуя, что говорю что-то не то, и поэтому прячась за напыщенной серьезностью. – Я дам слово твоему отцу. Сама знаешь, ни от кого другого он его не получит. Он или будет говорить через меня, или вовеки останется нем.
Допив последний глоток из своей кружки, она печально покачала головой.
– Несчастен тот, кто говорил так красиво, а теперь принужден говорить через вас.
Полагаю, она совершенно не сознавала, какое оскорбление сорвалось с ее уст, но тогда у меня не было желания указать ей ее место, как она того заслуживала. Я поглядел на нее внимательно, надеясь, что это доверие побудит ее по меньшей мере замолвить за меня словечко перед своей матерью.
– Помню однажды, – продолжала она, помолчав, – я слышала, как он обращался к своему отряду после молитвенного собрания. Мне было лет девять, так что, наверное, это было во время Ворчестерской кампании. Они тогда думали, им скоро предстоит битва, и отец подбодрял и успокаивал людей. От его слов они раскачивались из стороны в сторону, и многие плакали. Возможно, они погибнут, или попадут в плен, или проведут остаток своих дней в узилищах. Такова воля Господа, и не нам злоупотреблять попытками ее разгадать. Господь дал нам лишь один фонарь, дабы различить силу Его доброты, и этот фонарь – наше чувство справедливости, голос Правды, взывающий в душе каждого, кто готов прислушаться к нему. Те, кто заглянет в сердце свое, узнают, что такое Справедливость, и поймут: сражаясь за нее, они сражаются за самого Господа. Этой битвой они заложат основу тому, что однажды земля станет общим достоянием и станет питать сякого, родившегося на ней, и каждый станет глядеть на ближнего своего – даже на старика, недужного или женщину, – как на равного в мироздании Божьем. Во сне и за едой, в бою и в смерти нам надо помнить об этом.
Я не нашелся что сказать. Она говорила так кротко и нежно, голос ласкал меня, когда она повторяла слова своего отца, такие тихие, такие добрые и – с содроганием понял я – глубоко порочные. Тут я начал постигать, что происходило тогда и в чем заключались чары этого Бланди. Если столь обольстительно говорила простая девушка, то каков же был ее отец? Право есть досыта ни один добрый христианин не станет тут возражать. Пока не осознает, что этот человек желал ниспровергнуть право хозяина приказывать наемным работникам, проповедовал кражу собственности у ее владельцев и подрубание самих корней гармонии, связующей каждого со всеми. С кротостью и добротой Бланди вел этих несчастных невежд в пасть самого дьявола. Меня передернуло. Сара глядела на меня со слабой улыбкой.
– Скажете, это бредни безумца, мистер Вуд?
– Как может кто-либо, не будучи безумцем или глупцом, думать иначе? Это же очевидно.
– Я сама из семьи безумцев и потому смотрю на вещи иначе. Думаю, вы считаете, что отец использовал простых людей в одному ему ведомых дурных целях. В этом все дело?
– Отчасти, – холодно ответил я. – Это – от дьявола, что подтверждено пожиранием младенцев и сожжением пленников.
– Пожирание младенцев? – Она рассмеялась. – Сожжение пленников? Какой лжец наговорил такого?
– Я это читал. И многие так говорили.
– И вы этому поверили. Я начинаю сомневаться в вас, господин историк. Если вы прочтете, что в море живут стоглавые звери, способные выдыхать огонь, вы этому поверите?
– Не без основательной на то причины.
– А что ученый человек вроде вас считает основательной причиной?
– Свидетельство моих собственных глаз или рассказ очевидца, чьему слову можно доверять. Но это зависит от того, что ты имеешь в виду. Я знаю, что Солнце существует, потому что могу видеть, я верю, что Земля вращается вокруг Солнца, потому это следует из логичных исчислений, а также это не противоречит тому, что я вижу. Я знаю, что единороги существуют, потому что подобное существо возможно в природе и потому что его видели надежные люди, хотя я сам его не видел. Существование же стоглавых огнедышащих драконов маловероятно, так как я не понимаю, как естественное существо может выдыхать огонь и не быть поглощенным собственным пламенем. Так что как видишь, все зависит от логики.
Таков был мой ответ, и я и по сей день полагаю, что это здравое рассуждение, в котором сложные понятия были представлены просто и доступно для женского ума, хотя я сомневался, что она их поймет. Но вместо того чтобы поблагодарить меня за наставление, она продолжала упорствовать, даже подалась вперед в своей жажде диспута, словно изголодавшийся нищий, которому протянули корку пирога.
– Иисус наш Господь. Вы в это верите?
– Да.
– Почему?
– Потому что Его пришествие соответствует пророчествам Ветхого Завета. Его чудеса доказали Его божественную природу, а Его Воскресение доказало ее вдвойне.
– Многие могут претендовать на подобные чудеса.
– В дополнение у меня есть вера, кою я почитаю выше всех доказательств.
– Тогда вопрос более земной. Король – помазанник Божий. Вы в это верите?
– Если ты имеешь в виду, могу ли я это доказать, то нет, не могу, – ответил я, вознамерившись сохранять сдержанность. – Это не непреложное утверждение. Но я в это верю, потому что у королей есть отведенное им место в мироздании, и когда их низвергают, нарушается естественный порядок вещей. Недовольство Господа Англией было, бесспорно, явлено в последние годы обрушившимися на нее бедами. Когда король был умерщвлен, разве ужасное наводнение не засвидетельствовало раскол в природе, какой имел тогда место?
Этому очевидному аргументу она уступила, но добавила:
– А если бы я сказала, что эти дурные предзнаменования – следствие того, что король предал своих подданных?
– Тогда я бы с тобой не согласился.
– И как бы мы решали, чье мнение верное?
– Это бы зависело от суда разумных мужей, сделавших себе имя и положение, которые выслушали бы оба тезиса. Я не желаю попусту порицать тебя или огорчать отповедью, но тебя нельзя назвать человеком, имеющим достойное положение или имя, а также, – прибавил я в попытке перевести беседу на более соответствующий предмет, – никто бы не спутал с мужчиной девушку, столь хорошенькую.
– Ах вот как! – Мое доброжелательное предостережение не совать свой хорошенький носик в серьезные материи она отмела, тряхнув головой. – Выходит, является ли король помазанником Божьим и по справедливости ли он занимает свой трон зависит от решений людей? Есть какое-нибудь голосование?
– Нет, – сказал я, слегка возбужденный тем, что как будто не в состоянии остановить эту становящуюся все более нелепой перепалку. – Я не это имею в виду, невежественная ты девчонка. Это решает один Господь; люди лишь решают, принять им или нет Господню волю.
– В чем тогда разница, если нам не дано знать пути Господни?
Настало время покончить с этим, поэтому я встал, чтобы зримо так сказать, напомнить ей о разнице в нашем положении.
– Если ты можешь задавать подобные вопросы, – сурово сказал я, – то ты очень безрассудное и безнравственное дитя. У тебя, верно, было поистине дурное воспитание, если ты даже думаешь о таких вещах. Я начинаю понимать, что твой отец был действительно таким порочным, как о нем говорят.
Но вместо того чтобы остыть от моего выговора, она со смехом откинулась на спинку стула.»