Если из аннотации "Кокона" Чжан Юэжань вам покажется, что это исторический роман о "культурной революции" (как показалось мне), а тем более романтическая история в духе Ромео и Джульетты - это не так. Это две очень личные, очень бытовые истории
(инвективная лексика)(местами заставляющие охуевать, извините, но иначе не скажешь) о травмах - детских, наследственных, где одно покалеченное поколение калечит следующее, походя, бездумно, отнюдь не раскаиваясь в конце, а излечиться можно только раскрыв глаза пошире и упав лицом в собственную блевоту. И то не факт. Я таких злых и грязных книжек обычно не читаю, психику берегу, но эту, пожалуй, даже порекомендую. Очень уж хороша. Главное - не ждите доброго и вечного.
бонус
Чжан Юэжань, "Кокон":
«С самого раннего детства я чувствовала противостояние между папой и дедушкой. Если они садились вместе за стол, воздух делался тугим и плотным, будто вот-вот взорвется. Между собой они почти не говорили, в крайнем случае общались через бабушку. Бабушка, сказав что-нибудь папе, часто добавляла: это мнение отца. А папа, обращаясь к бабушке, порой начинал фразу словами: “Передай ему…” — то есть дедушке. Тогда я думала, что они не ладят, потому что папа женился на маме. Это действительно было одной из причин, но позже я поняла, что папа женился на маме как раз для того, чтобы поссориться с дедушкой.
Когда мои родители только познакомились, мама была деревенской девушкой с румянцем во всю щеку, а ее семья поколениями жила в деревушке под названием Шибали — Восемнадцатая верста. Если бы не “перевоспитание”, мои родители никогда бы не встретились. Иными словами, я родилась благодаря лозунгу “Образованная молодежь едет в деревню”. Когда своим появлением на свет ты обязан какому-то лозунгу, трудно отделаться от ощущения случайности собственной жизни. Наверное, я должна радоваться, ведь куда больше детей в нашей стране из-за очередного лозунга вообще не смогли родиться.
В деревне с “обширным полем деятельности, где каждый может найти себе применение” мой папа “применения” себе так и не нашел и закрутил роман с моей мамой. К тому времени он уже плохо ладил с дедушкой, поэтому решил порвать с семьей и навсегда остаться в деревне. У маминого отца было большое хозяйство, хватало и работников, и земли, так что от лишнего рта они бы не обеднели, а лишние руки им не требовались. К тому же мама считалась в деревне первой красавицей. Она была хороша тихой захолустной красотой, словно сладкая студеная вода из журчащего в горах родника. И папа одно время был ей очарован. Он любил красивых женщин, хотя я долго не желала это признать, мне казалось, что любовь к красавицам — черта поверхностного человека. А еще мама была хорошей работницей, умела ходить и за свиньями, и за курами. Жаль, она не могла увезти эти достоинства с собой в город — вместе с ней из деревни уехала только ее красота. Красота, в отличие от деревенской прописки, универсальна. И благодаря этой универсальной красоте люди быстро забывали о мамином сельском происхождении, о том, что она не училась в школе и почти не умеет ни читать, ни писать. А еще красота помогала не замечать ее несообразности и одиночества. Когда я поняла, что мама одинока, она уже двадцать лет жила в городе и от ее красоты давно ничего не осталось.
Папа обещал, что в город больше не вернется, но это было сказано в сердцах. Очень скоро ему, как и остальной городской молодежи, стала невыносима суровая и унылая сельская жизнь. Когда в городе начали набирать рабочих, папа вернулся. А после заявил дедушке, что женится на моей маме. Только тут семья и узнала о мамином существовании.
Дедушка был решительно против этого брака, он хотел, чтобы папа женился на дочери его сослуживца, профессора Линь. Барышня Линь занималась музыкой, прекрасно играла на скрипке, а еще обожала моего папу, даже приносила контрамарки, чтобы пригласить его на концерт, который давал их оркестр. Правда, мама потом рассказывала, что ее соперница была полной, низенькой, смуглой и носила очки с толстыми стеклами. В детстве я любила взвешивать плюсы и минусы брака с барышней Линь: я была бы смуглой и низкорослой, с малых лет носила бы очки, зато научилась бы играть на скрипке, и на новогодних утренниках, где каждый должен исполнить какой-нибудь номер, мне больше не пришлось бы ставить очередную несмешную сценку с тобой и Большим Бинем. Я бы выходила на середину затихшего класса, прикладывала скрипку к плечу и играла бы невыразимо печальную мелодию из “Влюбленных-бабочек” .
Дедушка говорил, что папа обязательно пожалеет, если женится на маме. Но папа велел дедушке не беспокоиться: если пожалею, сам разберусь. И однажды снежным утром родители пошли и расписались. Так они стали мужем и женой. Не было ни свадьбы, ни брачных покоев, ни подарков семье невесты. Жили молодожены в доме папиного друга. Убогая клетушка в десять квадратных метров стала для мамы первой городской квартирой. Спустя неделю бабушка и дядя приехали на рейсовом автобусе из деревни в Цзинань, привезли пару живых куриц и мешок новогоднего печенья — хотели познакомиться со сватами, но папа их не пустил. В итоге родственники так ни разу и не увиделись.
После заключения брака мои родители какое-то время все-таки жили счастливо. Папа дорожил этой маленькой семьей, ведь им пришлось преодолеть столько препятствий, чтобы пожениться. А маме больше не нужно было ходить за свиньями и курами, жать пшеницу под палящим солнцем, и незнакомая городская жизнь была ей в диковинку. Папа научил ее кататься на своем стареньком велосипеде “Цзиньши” с 28-дюймовыми колесами, и однажды в воскресенье она неуверенно выкатила на улицу, доехала до универмага и купила первый в своей жизни тюбик крема для лица. К тому времени мама уже лишилась яркого румянца, но, судя по фотографиям, все равно оставалась красавицей. Потом папа нашел ей работу нянечкой в детском саду при жилкомитете. Маме эта работа нравилась, она целыми днями пела, танцевала, играла с малышами, а когда они засыпали, потихоньку складывала остатки еды в судок и приносила домой на ужин.
Папа тогда работал шофером в продовольственном управлении. Утром он на велосипеде уезжал в бригаду, переодевался в спецодежду, натягивал белые трикотажные перчатки, заводил свой грузовик “Цзефан” и колесил по городу с кузовом, груженным мукой и рисом. Днем в свободную минутку он иногда заезжал на работу к маме и брал ее прокатиться по городу. В 1976 году такие грузовики считались еще редкостью, во всем Цзинане их было не больше двадцати. Наверное, когда мама стояла в переулке, высматривая папин грузовик, а потом запрыгивала в кабину под восхищенными взглядами прохожих, то верила, что нет на свете женщины счастливее. Иногда папа работал допоздна, не успевал отогнать грузовик в бригаду и возвращался на нем домой. Тогда мама, не помня себя от радости, хватала веник с мешком, неслась на улицу и при тусклом свете фонаря собирала в мешок тонюсенький слой риса, просыпавшегося на доски в кузове. Потом прибегала домой и, подкидывая увесистый мешок, сообщала папе, что этого риса им хватит на целую неделю. Папа улыбался — наверное, в такие минуты она казалась ему очень милой. В ту пору он еще восхищался ее бережливостью.
Все это мама рассказала мне после того, как папа потребовал развод. Тогда она на несколько дней погрузилась в воспоминания и вдруг перестала быть той грубой и неотесанной деревенщиной, какой была обычно, горе возвысило ее над собственным разумом и превратило в женщину, которая знает, что такое настоящая любовь. Мама редко нравилась мне так, как в те дни, впервые я хотела слушать ее рассказы. Мне нравились все люди, понимавшие что-нибудь про любовь.»