Прорываясь сквозь жизнь

[Parafron]

Спросите меня, что я делала на прошлой неделе, и я вам скажу, что всю прошлую неделю я читала "Неаполитанский квартет" Элены Ферранте, с перерывами на метания от стенки к стенке от избытка чувств. Это без сомнений лучшее из всего, что я читала в этом году (а я, на минуточку, совсем недавно читала Байетт) и невероятно редкое на данном этапе моей читательской биографии по способности поглотить, пережевать и выплюнуть помятым и окосевшим. Даже не знаю, что тут ещё добавить. Наверное, только то, что чтение это ни разу не легкое и совсем не юное: юному уму нужен совсем другой корм, вдохновляющий на подвиги и взятие препятствий, какие позже мы ни за что уже не покорим. Но если вам уже страшно от своего возраста (который каждый раз приходится высчитывать заново, потому что память отказывается хранить это возмутительное число), если где-то глубоко в вас уже засел страх перед неизбежностью смерти - и своей, и всего, что вы любите, - если вы пытаетесь сбежать от него - в работу ли, в отношения ли, в детей, - то возможно, уже пора. Прочитать, прострадать и успокоиться.
Теперь о том, что там под обложкой. Бедный Неаполитанский квартал - поствоенный, постфашистский, наполовину левый, наполовину правый, и целиком консервативный, необразованный, полный насилия и предрассудков - и две девочки, связанные завистью и соперничеством, из которых, как ни странно, вырастает необъяснимое доверие и неразрушимая близость. Там взросление и старение, там социальные лифты и женская сексуальность, там профсоюзы и материнство, успех и крах, идеалы и цинизм, там люди со всем лучшим и худшим, что в них есть, со всеми заблуждениями и глупостями, со всеми страстями, отвагой, враньем, лицемерием, восхищением, завистью, любовью, презрением, наивностью, вульгарностью, дерзостью, страданием, болью, отчаянием и тщетой. Там совсем не про нас, но, как ни странно, все равно про нас, потому что у каждого в голове есть тёмный чулан постыдных мыслей и поступков, куда мы стараемся заглядывать пореже, а заглянув, побыстрее забыть все, что там увидели, и у каждого есть своя полная хаоса жизнь, без ответов на важные вопросы и, в конечном счете, без любого смысла, кроме того, каким мы сами себя очаруем. Книга вытрясает, выдавливает из нас честность - не перед другими, плевать на них - перед самим собой, требует мужества смотреть на себя не отводя взгляда, заставляет продолжать жить с увиденным, прорываясь, прогрызаясь сквозь жизнь, неласковую и несправедливую, но единственную, свою, в бесконечном водовороте чужих жизней, ненавидя себя лютой ненавистью и тресясь за себя любимого каждой поджилкой, предавая себя и держась за себя зубами, как когда, как получается, как получилось.

бонус

Элена Ферранте, "История о пропавшем ребенке" ("Неополитанский квартет"):

«Часто мне казалось, что Лила использует прошлое, чтобы Имма поменьше думала о неприятностях в настоящем. В начале ее рассказов о Неаполе всегда случалось что-то ужасное, но потом бушующий хаос принимал форму красивого здания, улицы, памятника, чтобы со временем стереться из памяти, лишиться содержания, забыться, вспомниться и вновь забыться, повинуясь непредсказуемому ритму приливов и отливов, вызывающих то шторм, то штиль, то легкую рябь, то ураган. Лила внушала Имме, что главное – задавать себе вопросы. Кто были эти мученики, в честь которых названа пьяцца Мартири? Что символизируют львы? Когда здесь происходили кровавые схватки? За что казнили непокорных? Когда появилась улица Мира? Когда поставили колонну? Когда фигуру Богоматери сменила Виктория? В ее рассказах последовательность исторических событий выстраивалась в цепочку. Раньше на месте фешенебельного квартала Кьяйя был песчаный пляж, упоминаемый еще в посланиях Григория, дальше тянулись болота и непроходимый лес, простиравшийся до Вомеро. До того как в конце XIX века приняли специальный закон об осушении болот и начали строить железные дороги, атмосфера в Неаполе была нездоровая и город утопал в грязи; вместе с тем здесь было огромное множество прекрасных памятников архитектуры, часть которых в рамках мероприятий по оздоровлению снесли. Одним из наиболее пострадавших кварталов стал Васто – так с давних пор называли территорию между Порта Капуана и Порта Нолана; квартал полностью перестроили, но его прежнее имя сохранилось. Лила любила произносить его вслух. «Васто зубасто», – говорила она, и вслед за ней эту привычку переняла Имма. Само слово «васто» олицетворяло для нее опасность и новую жизнь; страстное желание крушить и ломать, рвать зубами и выпускать кишки, и одновременно – стремление строить, наводить порядок, прокладывать новые улицы и переименовывать старые, чтобы усилить новый добрый мир и ослабить старый и злой, который, впрочем, всегда готов к реваншу.
«Тетя Лина говорит, когда Васто еще не называлось Васто и, наверное, не было так зубасто, на этом месте были виллы и сады и бил фонтан. Маркиз Вико выстроил там дворец с садом и назвал его Парадисо, то есть Рай. Представляешь, мам, в этом райском саду были устроены всякие забавные штуки с водой. Например, там росло большое белое тутовое дерево, а по его веткам проложили незаметные канальчики, по которым бежала вода и стекала по стволу. Здорово, правда? Сначала был Рай маркиза Вико, потом появился Васто маркиза Васто, потом мэр Никола Аморе построил новое Васто, а сейчас там опять что-то обновляется, и так будет и дальше, шаг за шагом».
«Ах, какой это город, Имма! – говорила моей дочери Лила. – Блистательный, великолепный город! Здесь говорят на всех языках, здесь столько построено и столько разрушено! Люди здесь не верят болтунам, но сами невероятно болтливы. Здесь есть Везувий, и он каждый день напоминает нам о том, что величайшие свершения властителей и шедевры искусства могут в считаные секунды исчезнуть с лица земли, сметенные огнем и разверзшейся землей, засыпанные пеплом и поглощенные морем».
Я слушала ее, порой в недоумении. Да, Имма успокоилась, но только потому, что Лила открыла перед ней мир, в котором блеск и нищета постоянно сменяют друг друга; она перенесла ее в Неаполь, полный чудес, готовый в любой миг обезуметь и впасть в мрак, а потом снова воссиять. Как солнце: когда набегает облако, оно скрывается, его яркий диск бледнеет и потухает. Но облако рассеивается, и солнце светит снова, слепя нам глаза и заставляя загораживаться от него рукой. В рассказах Лилы дворцы с райскими садами приходили в упадок, пустели и зарастали, иногда в них поселялись нимфы, дриады, сатиры и фавны, иногда души умерших, иногда демоны, которых Бог посылает не только в замки, но и в дома простолюдинов, чтобы те искупили свои грехи и попробовали жить с чистой душой, а после смерти получили за это награду. Все красивое, надежное, радостное у них непременно попадало под власть темных сил: они обе обожали страшилки. Имма рассказывала мне, что на вершине Позиллипо, напротив Гайолы, стоит над гротом судьбы знаменитый дом с призраками. «Призраки водятся в квартале Сан-Мандато и в Мондрагоне», – уверяла меня Имма. Лила обещала сводить ее в Санта-Лючию поискать призрак Головача, прозванного так за громадную голову. Он опасен: кидает огромными камнями в каждого, кто посмеет потревожить его покой. «А в Пиццофальконе и других местах, – рассказывала Имме Лила, – много призраков умерших детей. Одну девочку часто видят неподалеку от Порта Нолана». «Они правда существуют, эти призраки? – спрашивала меня Имма. – Тетя Лина говорит, что да, только они живут не в домах, не на улицах и не у старых ворот Васто. Они существуют в ушах и глазах людей, когда мы смотрим не наружу, а внутрь себя. Они возникают у нас в голове, когда мы о них думаем, потому что наши слова и мысли захвачены призраками».
– Мам, это правда?
– Наверное, – отвечала я. – Тетя Лина знает, о чем говорит.»